среда, 26 августа 2015
Do it your way.
Все такие взрослые, а я затрахан.
Морально, физически, в лоб.
Ежедневным "ограничь себя своим страхом,
Иначе в жизни - потоп".
Вырасти, повзрослей, стань сильнее -
Говорит мне идущий каркас
Без фундамента, все быстрей и смелее,
Смеющийся надо мной каждый раз.
Мне смешно тоже - от себя и от нервов.
Я вижу мосты. Я умею сжигать.
Я шаток, не краток, не вешаю гербов,
Но, хотя бы, умею дышать.
Я вдыхаю свободу под ночь, встрепенувшись,
На рассвете встречаю росу.
Обломки проявленных, взрослых и точных
Отражаются в ясном глазу.
Морально, физически, в лоб.
Ежедневным "ограничь себя своим страхом,
Иначе в жизни - потоп".
Вырасти, повзрослей, стань сильнее -
Говорит мне идущий каркас
Без фундамента, все быстрей и смелее,
Смеющийся надо мной каждый раз.
Мне смешно тоже - от себя и от нервов.
Я вижу мосты. Я умею сжигать.
Я шаток, не краток, не вешаю гербов,
Но, хотя бы, умею дышать.
Я вдыхаю свободу под ночь, встрепенувшись,
На рассвете встречаю росу.
Обломки проявленных, взрослых и точных
Отражаются в ясном глазу.
Do it your way.
После множества всего, что происходит, начинаю задумываться над "всерьез увлечься чакрами, дыхательной гимнастикой, йогой и прочей гармонизирующей ерундой". Может, поможет. Мандраж забирает столько сил, сколько не занимал ни один длительный экзаменационный период и, самое забавное - бесит невозможность от него избавится. И "негатив, раздражение и злость - это деструктивно" - не помогает.
Спасают только работы Soul of Black Raven по X27, снимают любое напряжение. Арбузы у автора вкусные.
Нужно ложиться спать, вставать в рань, но в плеере Everlast - Final trumpet. И спать хочется только по-малиновому: со снами, полными экшена и радостных перепалок в самом пекле. Странная, все-таки, нервозность.
Who's gonna save the day?
Who's gonna light the way?
Who's gonna stop the comin' rain?
You ain't seen the things I seen
You don't wanna know this thing I know
It's like a nightmare, like a dream
Hear the final trumpets blow
Когда-нибудь на эту песню может выйти неплохая малина, с центром на Мукуро. Или вовсе психологический драббл. Определенно, пора спать.
Nox.
Спасают только работы Soul of Black Raven по X27, снимают любое напряжение. Арбузы у автора вкусные.
Нужно ложиться спать, вставать в рань, но в плеере Everlast - Final trumpet. И спать хочется только по-малиновому: со снами, полными экшена и радостных перепалок в самом пекле. Странная, все-таки, нервозность.
Who's gonna save the day?
Who's gonna light the way?
Who's gonna stop the comin' rain?
You ain't seen the things I seen
You don't wanna know this thing I know
It's like a nightmare, like a dream
Hear the final trumpets blow
Когда-нибудь на эту песню может выйти неплохая малина, с центром на Мукуро. Или вовсе психологический драббл. Определенно, пора спать.
Nox.
понедельник, 24 августа 2015
Do it your way.
Из-за горизонта лениво поднимается солнце, окрашивая небо кроваво-розовой зарей. Мир просыпается, сопровождаемый пением птиц, как всегда проснувшихся раньше всего. На белоснежных кухонных полках и таком же глянцевом столе - блики. От подсветки светодиодов, не солнца. Оно пока слишком слабо, как и желание растерзать. В комнате тихо шуршат листы, слетевшие с верха стопки бумаги для принтера, никогда не использующиеся по назначению. Рокудо рисовал на них, Хибари складывал в причудливые фигуры. О-ри-га-ми. Тает в воздухе, на губах; дословно "сложенная бумага", на деле - настроение. Каждый изгиб и сгиб, каждое движение пальцев по хрупкой поверхности, о которую, тем не менее, легко порезаться - индикатор. Журавль, это обозначение нормы, естественного для японца состояния - свободы и независимости, полета над жизнью и её бессмысленной суетой. Мукуро всегда наблюдает отрешенно, но выцепляя каждый жест, манеру, характер прикосновения - нежный, аккуратный, или же грубый, четкий. Настолько жесткое касание к сгибу листа, чиркание об него пальцами что, кажется, еще немного скорости и из-под подушечек посыпятся искры, опалив бледную кожу. Оставят на ней ожоги и черную копоть, которой потом будет запачкан девственно чистый лист. С людьми ведь так же - изначально все невинны и кристально прозрачны, блестят каждой своей гранью, пропуская свет через себя и рассеивая, даря его. Каждого всего лишь пачкают в разный момент. А когда оба уже давно испачканы, отречены от чистоты и невинности - ничего не мешает пачкаться сильнее, только в свое удовольствие.
Пальцы Мукуро одним мазком пачкает губы японца в малиновом соку, словно в крови или хорошем вине, позволяя слизнуть, насладиться вкусом сполна. Кёя как-то признал, что малина - это лучшее поражение, потому что выглядит и ощущается, как победа - чуть кисло, тягуче-горестно-сладко, вознаграждая за все царапины, полученные в ходе сбора. И делить её с Рокудо было не плохо - победу, если она была ничья. Либо общая, либо над кем-то другим, чье имя даже не смело задерживаться в памяти из-за его ничтожности. Холодные пальцы ведут вниз розовый темный след от подбородка к яремной впадине, и жидкость истощается, заканчиваясь, иссыхая. Хибари берет в руки горсть и с упоением смыкает зубы - не умеренно, сладко-кисло, взрывом раскрываясь на языке и в мозгу, малиновая кровь стекает по подбородку. Рокудо слизывает, сцеловывает падающие с шеи капли и, закрыв глаза, ищет на ощупь чужой рот, касаясь Хибари языком, где приходится. Грязными, изгвазданными в лесной свежести руками проводит по вискам сидящего перед ним облака, зарывается в его темные, грозовые мягкие пряди пальцами, скользит ладонями вниз. Обхватывает щеки, подрывается вверх со стула и, распахнув веки, мгновенно находит цель. Кёя притягивает его ближе за талию, помогает удержаться, устоять в неудобном положении. Слегка раздвигает ноги и тут же чувствует упершееся в дерево стула колено. Бездумно перебирая длинные пряди, открывая рот шире, посасывая чужой, сладкий язык, чуть раньше гонявший по рту косточки малины, он невольно думает, что достаточное количество таких косточек может заставить его перестать дышать. Да и плевать на них, в сущности. Мукуро целуется слишком хорошо и приятно, не технично, сбиваясь с ритма, чтобы думать о смерти от косточек. Синие волосы спадают на плечи и слышится первый утренний тихий стон. Чуть подавленный, слегка задушенный, и сильнейший не останавливает себя от улыбки через поцелуй. На то, кто ему Рокудо Мукуро, в сущности, тоже плевать, пока тот не иллюзионист и не победитель.
Они целуются еще бесконечно долго, с упоением кусая губы друг друга до крови, перемешивая собственную и малины, изредка снова оказывающейся во рту благодаря тонким, давно обугленным пальцам. Они не боятся испачкаться, а за окном во всю расцветает заря.
Когда золотистые лучи солнца отблесками колышутся в темных волосах, Рокудо тихо смеется, лежа спиной на столе, придерживая брюнета за плечи, впитывая тихое, почти ровное дыхание в шею. Зарывается пальцами в волосы на макушке и мягкими, круговыми движениями, расслабляя, заставляет Хибари Кёю поднять взгляд. В грозовом небе бликом отражается солнце, и Мукуро снова тянется - туда, глубже. В самое нутро темного, налитого тяжестью облака, надеясь еще раз увидеть его кровавую зарю. И он совершенно не против будить её боем, ведь за ней всегда, обязательно, поднимается яркое, счастливое солнце.
Туман просто хочет видеть облако счастливым, чтобы продолжать стелиться недосягаемо далеко - на противоположном конце, и в желаемый момент пресекать все закономерности. Небо и земля - как два измерения, и они каждый раз нарушают устои мира, соприкасаясь.
Слова им никогда не нужны. Потому что форма во всеобъемлющем - это лишнее. А самое всеобъемлющее - это любовь.
Пальцы Мукуро одним мазком пачкает губы японца в малиновом соку, словно в крови или хорошем вине, позволяя слизнуть, насладиться вкусом сполна. Кёя как-то признал, что малина - это лучшее поражение, потому что выглядит и ощущается, как победа - чуть кисло, тягуче-горестно-сладко, вознаграждая за все царапины, полученные в ходе сбора. И делить её с Рокудо было не плохо - победу, если она была ничья. Либо общая, либо над кем-то другим, чье имя даже не смело задерживаться в памяти из-за его ничтожности. Холодные пальцы ведут вниз розовый темный след от подбородка к яремной впадине, и жидкость истощается, заканчиваясь, иссыхая. Хибари берет в руки горсть и с упоением смыкает зубы - не умеренно, сладко-кисло, взрывом раскрываясь на языке и в мозгу, малиновая кровь стекает по подбородку. Рокудо слизывает, сцеловывает падающие с шеи капли и, закрыв глаза, ищет на ощупь чужой рот, касаясь Хибари языком, где приходится. Грязными, изгвазданными в лесной свежести руками проводит по вискам сидящего перед ним облака, зарывается в его темные, грозовые мягкие пряди пальцами, скользит ладонями вниз. Обхватывает щеки, подрывается вверх со стула и, распахнув веки, мгновенно находит цель. Кёя притягивает его ближе за талию, помогает удержаться, устоять в неудобном положении. Слегка раздвигает ноги и тут же чувствует упершееся в дерево стула колено. Бездумно перебирая длинные пряди, открывая рот шире, посасывая чужой, сладкий язык, чуть раньше гонявший по рту косточки малины, он невольно думает, что достаточное количество таких косточек может заставить его перестать дышать. Да и плевать на них, в сущности. Мукуро целуется слишком хорошо и приятно, не технично, сбиваясь с ритма, чтобы думать о смерти от косточек. Синие волосы спадают на плечи и слышится первый утренний тихий стон. Чуть подавленный, слегка задушенный, и сильнейший не останавливает себя от улыбки через поцелуй. На то, кто ему Рокудо Мукуро, в сущности, тоже плевать, пока тот не иллюзионист и не победитель.
Они целуются еще бесконечно долго, с упоением кусая губы друг друга до крови, перемешивая собственную и малины, изредка снова оказывающейся во рту благодаря тонким, давно обугленным пальцам. Они не боятся испачкаться, а за окном во всю расцветает заря.
Когда золотистые лучи солнца отблесками колышутся в темных волосах, Рокудо тихо смеется, лежа спиной на столе, придерживая брюнета за плечи, впитывая тихое, почти ровное дыхание в шею. Зарывается пальцами в волосы на макушке и мягкими, круговыми движениями, расслабляя, заставляет Хибари Кёю поднять взгляд. В грозовом небе бликом отражается солнце, и Мукуро снова тянется - туда, глубже. В самое нутро темного, налитого тяжестью облака, надеясь еще раз увидеть его кровавую зарю. И он совершенно не против будить её боем, ведь за ней всегда, обязательно, поднимается яркое, счастливое солнце.
Туман просто хочет видеть облако счастливым, чтобы продолжать стелиться недосягаемо далеко - на противоположном конце, и в желаемый момент пресекать все закономерности. Небо и земля - как два измерения, и они каждый раз нарушают устои мира, соприкасаясь.
Слова им никогда не нужны. Потому что форма во всеобъемлющем - это лишнее. А самое всеобъемлющее - это любовь.